Льву Волкову на днях стукнуло 80. Он и вправду самый пожилой главврач одного из московских психдиспансеров (установлено документально), заслуженный врач РФ. Причем работает на этом месте, в 5-м ПНД, уже почти 40 лет. Насмотрелся столько, что другому и на три жизни хватит. Обожает своих больных, не теряет чувства юмора и считает себя вполне счастливым человеком. Жизненными правилами Льва Зигмундовича мы открываем новую рубрику — «Человек труда», в которой разные умные люди будут рассказывать о своем ощущении жизни. Эдакие мысли вслух.
Про память
У нас в дачном поселке был дурачок Коля. А время было тяжелое, после войны. Он всегда стучал в окошко: «Тетенька, тетенька, тетенька…» И моя тетя Ира давала ему хлебушка. Коля все время за нами увязывался куда то, а мы над ним куражились. Не злобно, но все-таки.
И вот прошло много лет. Я отслужил в армии, демобилизовался, и мы с сослуживцами решили поехать к нам на дачу: нас трое и две девочки. Солнце светило, птички пели. У меня был потрясающий новый светло-бежевый костюм. И я так себе нравился! И первым, кого я увидел, был Коля.
Он совсем стал плох: оборванный, грязная бороденка. Вот он бежит ко мне с такой радостью и кричит: «Лева! Как тетя Ира?» А у меня ведь новый костюм, девицы — и такой приятель вдруг. Я так снисходительно похлопал его по плечу: «Коля! Узнал? А еще говорят, дурачок…» Мхатовская пауза. Он на меня посмотрел — даже не с удивлением, скорее с сожалением. И говорит: «Ну какой же я дурачок? Я больной». Меня под ребро резануло так, что я годами этого забыть не могу.
Про странный дом
Почему-то считается, что психически больного человека вылечить невозможно. Это не так. Многие, даже тяжело больные, допустим, шизофренией, выходят в ремиссию. Бывает, человек вырастит детей, внуков, и только лет через 40 может повториться приступ.
Вот стоит, допустим, дом 12-этажный. И вдруг пожар. Сгорели два верхних этажа. Пожар погасили. А дом продолжает стоять. Ну, там некоторые стропила черные — смотришь, дом вроде бы немного странноватый. Но на других этажах люди живут и здравствуют.
Может потом возникнуть еще пожар, сгорят еще два-три этажа… А может вяло идти, годами потихоньку тлеть. Счастье наше, что мало таких злокачественных пожаров, когда просто щепки остаются и сделать ничего нельзя.
А какое удовольствие оттого, что ты встречаешь выздоровевшего! Это у любого врача — терапевта, хирурга… Это само по себе дает такой стимул! Острые психозы, бред, галлюцинации не так страшны, сейчас их научились быстро купировать. Но когда знаешь, что сейчас ему плохо, а будет еще хуже: Безнадежный случай — это самое тяжелое и требует еще больше внимания, теплоты, заботы от сотрудников. Со мной по 25, по 30 лет люди работают и прекрасно это знают. Правда, я селекцию время от времени провожу, причем беспощадно.
Про страх
Тяжелые события в жизни были. Арест матери, расстрел отца — все это было. Но я вместе со своей страной шагал (знаете такую песню?). Вот говорят: тогда убивали, куда ж люди смотрели? Я не могу осуждать людей. Я помню страх, который был тогда у людей.
Мне шел седьмой год. Меня подхватила тетка, чтобы я в детдом не попал. А дом у нас был хороший такой, дореволюционный, на Басманной. Там была квадратная лестница, потом лифт красного дерева с бронзовыми кнопками.
И вот случилось несчастье в нашей семье. И в этот вестибюль входили мне навстречу родители моих сверстников и быстро отводили глаза. Это было настолько неожиданно, когда и тетя Катя, и тетя Маша, и дядя Петя, с которыми мы все эти годы жили вместе, вдруг входят — раз! — и мимо меня… Я сначала-то не понимал, а потом понял. Это я про страх говорю. В каком же состоянии находились люди, если боялись встретиться глазами с ребенком!
И была Гавриловна — из старых, фабричных. Сколько я помню, она все время мыла подоконники в этом доме. И еще она выпивала. Знаете, такие были до войны булочки маленькие: головка, глазки-изюминки и носик, назывались «жаворонки». И она этот «жаворонок» мне раз или два в лифте, чтоб никто не видел, давала.
Про профессиональное выгорание
Несмотря на всякие тягостные события, я был счастлив. Потому что очень хотел быть врачом, заниматься психическими расстройствами. Я даже вступил в партию, чтобы быть главным врачом и ни от кого не зависеть. Чтоб начальство было где-то далеко.
И я уже почти 40 лет здесь работаю. Больных нет похожих, каждый день — разные личности, разные судьбы. Вот говорят о профессиональном выгорании. А я не могу успокоиться уже неделю. Пришел изумительно симпатичный человек с женой: 75 лет, математик, доктор наук, профессор, который решил одну из задач, еще не решенных человечеством, — вроде Перельмана. У него сейчас развивается нарушение памяти. Альцгеймер начался. И он сидит каждый вечер подолгу и не может вспомнить основу, саму идею, с чего началось все это логическое построение. Представляете, какая трагедия?
Про проходимцев
Социальных ситуаций очень много. Живет больная женщина, пожилая, с дочерью в трехкомнатной квартире. Сын женат, живет отдельно. Приходит к нам дочь: «Брат требует, чтобы мы квартиру разменяли и отдали ему положенную треть. И мы наконец нашли прелестную квартиру, двухкомнатную. Мы с мамой туда переедем, а ему наконец-то отдадим деньги». Мама — больной человек, поэтому риелторы у нас спрашивают согласия. Как правило, мы не даем: столько за эти годы всяких безобразий было с квартирами! Обычный порядок: суд, экспертиза, дочку назначают опекуном и с разрешения местной власти совершается сделка. Так в Гражданском кодексе написано.
А тут такой ясный случай, и жалко стало действительно. Я подумал: напишу все-таки — при условии, что квартира будет куплена на имя больной, потому что она собственник прежней квартиры. То есть все соблюли и оградили имущественные интересы пациентки.
Эта дочка действительно покупает двухкомнатную квартиру — на маму, как и положено. Их трехкомнатную покупает молодой мужчина с женой и ребенком, по ипотеке. Брат получает свои деньги. Все довольны.
Но оказывается, дочка, прежде чем совершить сделку, оформила дарственную от больной мамы на себя. А потом подала в суд заявление о признании сделки недействительной. Суд назначает экспертизу: все ясно — больная, и возвращает трехкомнатную квартиру владелице. А семью с ребенком — на улицу! Вот такой сюжет. Мы смотрели потом заключение экспертизы, готовили заявление в суд и так далее. Ведь давняя больная, за последнее время вообще не обращалась к психиатрам: жила себе и жила. Ну чудная — и что? И все-таки добились: суд признал, что не может вынести какое-то суждение о совершении сделки, а значит, все остается как есть. И мама с дочкой переехали, как и положено.
Ох, сколько я уже видел всяких проходимцев.
Про лень
Что я читаю? Вот тут лежат около меня Заболоцкий, Анна Андреевна Ахматова и Лев Николаевич Толстой. У меня какое-то особое отношение к поэтам. Для меня это очень близкие люди, которым я страшно благодарен. Лет в 40 я Фета открыл. Раньше я читал его: подумаешь, всякие ласточки — ничего особенного. Но там хитрость такая — видно, надо дозреть.
В этом отношении я действительно счастливый человек. С детьми тоже все неплохо. Они такие, как положено, талантливые. (Смеется.) Трое дочерей, шесть внуков! Ребята все замечательные, что уж там говорить.
Но какая-то пустота потихонечку возникает. У меня было всего два близких друга, которых я похоронил. И эту дыру черную физически ощущаешь.
Из сожалений, пожалуй, самое главное — лень. Из-за нее я терял возможность общения с удивительными и значимыми для меня людьми. Одно, другое, день за днем — и нет человека. И это очень печально, потому что когда становишься уже довольно старым, понимаешь, что самое ценное, что дарит жизнь, — это встречи и общение с людьми. Эти подарки, пожалуй, самые дорогие. Сейчас я под занавес понимаю это еще более отчетливо.
Про женщин
У нас несчастливы женщины. Я говорил врачам: дам премию тому, кто мне найдет красивую старуху. Наши переживания, эмоции, преграды, комплексы — они вылепливают определенную группу мышц лицевых. Вот эти вниз опущенные губы, подбородок вперед — это готовность к отпору, ожидание агрессии. Вместо чувства собственного достоинства — злобная спесивость. У нас столько обид! Самое главное — за что? И жалко.
А в Стокгольме идут бабушки с ходунками: свежий цвет лица, кудряшки, глазки блестят — белки аж высинены. А неподалеку корабль стоит. Там трап спускают — раз! И смотрю, идут туда, мои милые. Они на экскурсию поплыли. На это разве можно спокойно смотреть?
Про удивление
Меня всегда удивляет точность психиатрической науки. Я десятки лет смотрел показатели распространенности и заболеваемости. В таком-то городе на 10 тысяч населения, скажем, семь больных. И заболеваемость — сколько в каком году «свежезаболевших». Не только до десятых — до сотых долей процента одинаковое количество. Это как? Заболели-то они по-разному! Один только что, другой три года болеет, третий восемь лет не выходил из комнаты. Не только по количеству заболевших, но и по формам течения одинаково проявляется все из года в год. Эту загадку, наверное, разгадают, уже приблизились к ней на генном уровне. Но это одно из главных моих удивлений.
Про хорошие рецепты
Коллеги мне говорят: «Ой, как вы хорошо выглядите! Наверное, рецепты хорошие знаете». Мой рецепт, который я прописываю всем уже много-много лет: не завидуй, не воруй и не подличай. И будешь физически здоров, а не только морально.
Елена Салина